Старец Иоанн Оленевский (окончание)

Начало здесь

Приходил Иван Васильевич в церковь первым, уходил последним. Все время жил в Оленевке, а когда его преследовали, жил один год в Пензе. С детства в алтаре прислуживал. Селиванов, барин, был начальником губернии, впоследствии хотел его в диакона провести, но он был незаконнорожденный, а ведь по жизни-то достоин. Однажды говорит Анисье, старой деве: "Меня хотят в попа, как думаешь?" "Не советую", — отвечала я. "Но я все-таки умирать буду священником…" Двоюродная сестра его умерла, остались три дочери и сын, и Иван Васильевич помогал им и делами, и хлебом, и деньгами.

Ярочкин Егор из Краснополья был в плену, без вести пропал. Семейные обратились к батюшке Иоанну: "Жив, жив, жив, вернется", — ответил отец Иоанн. И Ярочкин вскорости вернулся домой, и до сих пор живут, уже пожилые муж с женой. Анастасия говорит: "Ныне масленица, надо к старцу сходить". Навязала она узел, а муж увидел и спрашивает строго, громко: "Чего-то у тебя в узлу-то?" — "Это к батюшке иду". "Эх, по эдакому узлу будете носить, целый дом ему построите". Явилась Анастасия к старцу, а он, как муж ее закричал, и этакий голос сделал, точно, как муж ее кричит: "Это что у тебя в узлу-то?" — "Маслица тебе привезла, а это…" "Эх, по этакому узлу будете носить, целый дом мне выстроите", — перебивает ее батюшка.

Одна старушка поехала к батюшке спросить: жив ли ее сын, пропавший без вести. По дороге она вспомнила, что вчера мылась и крест забыла на себя надеть. И как только зашла к старцу: "Крест я дома оставила, батюшка", — чуть ли не со слезами подходила под благословение. "На тебе крест, что ты ко мне?" Старушка пошарила пальцами около шеи и говорит: "Нет, батюшка, дома оставила". "На тебе крест. Ну, что ты ко мне, говори" — "Сын у меня пропал без вести". "Жив и здоров", — коротко отрубил батюшка, благословляя, и дал руку поцеловать. "Ступай!" Старушка приехала домой, рассказала старику… "Как он говорит: крест на мне? Нет его на мне". Лег спать старик, старуха попозднее села к нему спиной на кровать, начала снимать кофту… "Эх, старая, вот он крест-то, болтается на тебе…" Сзади висел крест, на лямочке держался.

В Вадинском районе жена Павлова Ивана поехала к батюшке: "Благословите, муж мой без вести пропал" — "Жив, жив, жив, придет, жить будет с вами". Вернулась Мария и говорит детям: "Не хочет, видно, батюшка меня расстраивать, говорит, вернется отец, жив, а как можно в такой войне живому остаться?" И через три месяца вдруг народ кричит: "Отец ваш вернулся, встречайте!" И он идет. И не ранен остался…

Мы жили в 1945 году в Андреевке Кондольского района. Мой Василий Иванович купил ворованный хлеб и смолол: кто-то донес, и моего мужа посадили. Моя дочь побежала к батюшке. "Не будет сидеть", — коротко ответил старец. Тут суд сразу был. И присудили ворам по 10 лет, а моему мужу два года. Мне предложили хлопотать через взятки. Я на свидание побежала, муж любил Ивана Васильевича, сказал мне: "Иди к нему, что скажет". Я к нему, а дорогой в голову лезут грязные мысли о нем: когда-то оклеветали его в молодости, мне в ум вошла мысль о нем, и молюсь, а никак не уходит… Провидел батюшка мои грязные мысли, и меня не пустили к нему. "Пришла жена Василия Ивановича" — "Ну, что же". "Присудили ему два года" — "Ну, что же". "Она спрашивает, хлопотать деньгами или…" Сказал: "Не будет сидеть, пусть домой идет". Я и пошла домой. Иду и уже вижу: по улице пляшут. Война кончилась! И отпустили моего мужа с другими вместе. И не пришлось ему сидеть.

Моя сноха просила ее отделить, а отец не отделяет. Говорю ей:
— Ступай, сходи к батюшке.
Вот приходит моя сноха к батюшке и говорит:
— Я хочу отделиться, а меня не отделяют…
Батюшка смиренно, кротко ей тянет:
— Чужие дети не помеха, как бы твои не помешали!
Приходит сноха домой, а я ее спрашиваю:
— Ну, как он сказал?
— Чай и он за вас! — буркнула она. — Но все-таки ее отделили. Через год она умерла в одночасье: днем ездила на рынок, и там скрутил ее аппендицит, и к свету умерла. Только успела приехать домой, и не успели ее доставить до больницы. И двое детей остались на наших руках, от кого она отделялась…

Росакова Евдокия сообщила: "Явилась я с девочкой, которая осталась от сестры. Народ меня сбивает: "Отдай ее в детдом".
— Батюшка, меня сбивают отдать ее в детдом, а мне жалко, ей еще только 9 месяцев.

— Нет, пускай у тебя поживет немножко…
И девочка года не прожила — умерла.
Один раз пришла в церковь и, побыв в ней, побежала к батюшке, а служба еще не кончилась. Пришла к нему, а он мне:
— Ты все-то не лови! — благословил и: — Ступай…

Одна женщина приехала к нему со своими горестями. Он ей ответил и дает ей 100 рублей денег (старые).
— Батюшка, мне не надо, у меня есть.
— Надо, чтоб не роптала…
Приехала она домой, сунулась в сундук, где лежала ее сотня, а сотни-то нет. "Знать, квартирантка утащила…" И вспомнила батюшкины слова: "Надо, чтоб не роптала!" И без ропота положила батюшкину сотню в сундук.
Евфросиния, в Манчжурии живет, рассказала, что за 9 лет до смерти старца Иоанна она была уже три года на учете у врачей: "Признавали рак обеих грудей и назначили меня на операцию. Я поехала за благословением к старцу. Захожу. "О-о-о!" — с какой скорбью, с горем-то каким протянул старец, болезненно морщась. Кинулась к кровати его, стала на колени перед ним, сложила руки под благословение:
— Батюшка, благословите меня на операцию: рак обеих грудей признают, три года у врачей…
Не дал договорить, крестит и дает руку для поцелуя, и тянет:
— Не-ет, не благословляю, спаси тебя Господи, помилуй и спаси! — и начал меня крестить, и я почувствовала, будто пролажу я в какую-то узкую щель или игольные уши. Сверху дошло до грудей, и как шкура с меня слезает, и слезло все — стало легко… Явилась домой, дочка захлопотала о грелке.
— Не надо, доченька, все сделано уже, не болит: батюшка исцелил одним прикосновением.
Через несколько дней опухоль на грудях размягчилась, через некоторое время совсем исчезла. К врачам я не шла. Они за мной прислали на операцию.
— Я не болею, у меня ничего нет, — заявила я им. Послали к врачу, врач удивляется, а сказать, что это батюшка исцелил, я постеснялась".

Мария собралась ехать к старцу в Оленевку. Не видя за собой особо страшных грехов, она весело бежала от своего дома по улице, будучи уверена, что она везет старцу радостный подарочек — грибочки. "Он очень любит грибы, — размышляла в себе Мария, — и сильно обрадуется, когда увидит в своих руках грибочки".
Навстречу Марии по улице быстро и нервно шагает молодая женщина. Поравнявшись с Марией, она останавливает ее вопросом:
— Скажите пожалуйста, где тут у вас живет женщина, которая делает аборты? — чуть слышно, воровски, спросила молодая. Перед Марией стояла молоденькая, худенькая женщина, похожая на девочку… Голубые влажные глазки ее нервно и нетерпеливо бегали то вправо, то влево, крашеные губки чуть заметно вздрагивали, сдвинутые брови, нервное движение рук — все это говорило о том, что женщина находится в большом горе. Мария молчала, разглядывая незнакомку.
— Где у вас живет тетя Дуня? Она аборты делает, — шепотом повторила свой вопрос, и снова глазки забегали.
— А, тетя Дуня? Она живет по той улице, второй дом от угла, — быстро пробормотала Мария, чтобы поскорее отделаться от этой женщины, и побежала дальше, снова погрузившись в размышления о батюшке: как он будет радоваться и что ей скажет?
В поезде дремалось. В дороге по полю до села от станции шла Мария с толпой, шедшей туда же. Всю дорогу разговор был о батюшке, о его прозорливости, о его строгости, о его постнической жизни. Все трепетали: "Он некоторых не принимает или выгоняет. Господи, как страшно к нему идти… А вдруг выгонит, поругает, а может быть, и не пустит войти в его келию". Наконец, они стоят уже у двери келии. Кто-то из них кротко постучал в дверь. Вышла Наталья, старая дева, с суровым взглядом, она грубо ткнула: "Заходи ты!" Мария затрепетала от радости, сразу в голове мысль: "Знает батюшка, что грибочков ему принесла, и он приказал меня пустить первую". Чуть слышно вошла в келию, перекрестилась на иконы и к батюшке весело шагнула от порога три шага, сложив крестообразно ладони, произнесла смиренно, улыбаясь и губами, и сердцем:
— Благослови батюшка! — и вдруг услышала крик.
— Зачем ко мне пришла?! Иди, показывай дорогу, идите, убивайте детей, — загремел сильным басом. Марии показалось, что это гром затряс всю келию…
— Батюшка! Ох! Ой-ой! Что это я наделала?
— Ступай, ступай, ступай, — вдруг смиренным тоном успокоил старец.
— Батюшка, вот грибочки, сама набирала, — задыхаясь бормотала Мария и трясучими руками подавала сумочку.
— Ничего мне не надо, ступай, — устало проговорил старец, и голова его упала на грудь.
Пулей вылетела Мария из келии, обливаясь слезами раскаяния: "Господи, даже не благословил. Ой-ой, что я наделала? Зачем я ее не остановила, а указала дорогу, где убивают детей?!!" Охая, стоная и плача, поплелась Мария на станцию: теперь она будет искупать свою вину покаянием, исповедью в церкви. "Господь смилуется надо мной, но ведь я соучастница убийства дитя, надо и об этом убитом ребенке теперь хлопотать… О ужас! Сама не делала, а убийцей зачислена! Господи, смилуйся!" Дорогой не заметила, как сунула кому-то грибочки и начала рассказывать, как она оказалась соучастницей аборта: "Вот как научил меня старчик, дорогой наш учитель. Значит, теперь надо понять, что не только тот грех на нас лежит, который сами сделали, но и тот, на который толкнем, от которого не остановили", — заключила свой рассказ Мария.

Приехала к старцу Иоанну медработница из "Сельмаша" Каменского района Евдокия Васильевна Коншина. Кое о чем его спросила. Он ответил смиренно и вдруг как выпалит своим густым басом: "Иди, поганка, к своим поганкам!" Выскочила она от него и думает: "Как же это понять, "к своим поганкам"? Замуж я не выходила, так и прожила девушкой. За что же я "поганка"?" А потом при помощи других разобралась, почему он ее назвал "поганкой". Она, девица уже пожилая, но работала всю жизнь медсестрой и множество раз ей приходилось помогать убивать детей во чреве матерей в больнице. Вот и стали понятны слова старца: "Иди, поганка, к своим поганкам". То есть к тем работникам, которые делали аборты, а она им помогала. Так, духовный врач вызывает у людей покаяние в тех грехах, которые они даже не замечают.
Стояла я у батюшкиной лежанки. Вдруг входит женщина, перед вечером. Сама отворяет дверь, ни у кого не спрашивая разрешения зайти… Красивая, высокая, в цветастом платке и длинном летнем платье. Одета по-мирскому, но очень красивая, молодая, высокая. Голос звучный, нежный, мелодичный, приятный… Благословение не просила, а сразу говорит:
— Мощи отца Серафима в Москве.
— Благодарю Тебя, благодарю, благодарю… — торопливо весело отвечал ей старец. Женщина сразу ушла в дверь на улицу, как уплыла… А мы за Ней, но Ее нигде нет. Это Матерь Божия приняла вид простой женщины, чтобы не смущать других, и сказала батюшке ответ на его мысли о мощах отца Серафима… Батюшка молчал, ничего не объяснил.

Антипова Шура рассказывает:
На второй день Крещения шли мы втроем из церкви: я, батюшка и слеповатая Настя, батюшка в середине: "Со мной Царица Небесная… Она ко мне несколько раз приходила. А за кого вы меня считаете?" Батюшка был глуховат, а Настя вдруг сказала тихонько:
— Он похож на отца Николая Стяшинского…
— Да, он раб Божий, но только брачный, а я девственник… И Иоанн Богослов девственник…

Мы вошли с инокиней Варварой, старенькой, она принесла ему икону:
— Батюшка, я икону вам принесла, Спасителя, мне ее крестный дарил, когда мне было 25 лет.
— Давай! — берет Спасителя и держит икону перед собой.
Старчик лежал за голландкой, там было темно, а между Спасителем и ним вдруг образовался свет, как солнце, как отражение от зеркала, от них обоих отражался такой яркий свет, как солнечное сияние. Я щурилась от этого света и в это время, как сонная, ничего не думала, как будто так и надо. Потом он поцеловал икону и отдал. Свет исчез. Тогда только я догадалась, что этот свет соединяет старчика со Спасителем.
— Попал Иван, лет 14-ти, в Кочетовку Каменского района, — рассказывает Параскева, — где был блаженный старец Иоанн (блаженный Ванюшка). Подошел этот старец к юноше Ивану Васильевичу, положил свою руку ему на плечо и, улыбаясь своими грязными нечесаными усами и заржавленными зубами, протянул: "Ты будешь выше меня. К тебе будет слетаться народ, как птицы с небес", — сказал блаженный отец Иоанн Кочетовский. Из фундамента церкви, которая стояла в деревне Кочетовка, выросла береза выше церкви: кудрявая, сильная, толстая, зеленая. Блаженный Иоанн сказал народу: "Когда эта береза начнет сохнуть, то знайте, осталось немного до кончины света, а когда она высохнет, знайте, приход Господа Судии при дверях". Блаженный старчик умер. Недавно береза начала сохнуть, а теперь уже вся засохла. Храм разрушен, и в Кочетовке появились сектанты…

Внешним видом батюшка часто менялся на глазах людей: то сделается молодым, то старым, то похож на себя, то вдруг совсем не он, то смиренный старчик, то какой-то святой, сияющий, великий, великославный. Около него на лежанке часто свет небесный сиял — это видели многие. Подвиги свои он старался скрыть, для этого часто уходил в лес на несколько дней, и не знали, где его найти, а в лесу нигде не попадался. Оттуда вернется радостный, сияющий, несколько дней не евши, а дома попьет чайку, ситного хлеба укусит, пососет-пососет, высосет, а это птичкам отдаст. Иногда стоит — вытянется, высокий, стройный, иногда согнется вдвое, станет немощным старикашкой. Смирение у него было великое. Старец говорил тихо, ответы давал кротко, давая благословение свое кратко, одним-двумя-тремя словами: никогда не разъясняя, а после сами познавали.
Перед смертью говорю ему:
— Пастух ты наш незаменимый, как без тебя будем?
— На могилку приходи, — отвечал батюшка. — Оттуда буду помогать. Никого не забуду: кто придет на могилку, тому буду помогать своими молитвами.
Рассказывают многие так:
В 1951 году для старца был последний Великий пост, который он провел в строгом посту и великой духовной борьбе. Питаясь только одними просфорами и святой водичкой запивая. Он вынес страшное нападение бесовской силы, которая мстила ему. 26 марта утром послушница Юлия, войдя в его келию, нашла его лежащим на полу в полусознании, полумертвого, избитого, в синяках с кровавыми подтеками. Старица Наталья всю ночь присутствовала в келии и уверяет, что к ним в келию никто не заходил и когда и кто его избил она не слыхала и не видала. Ночью она несколько раз просыпалась и видела его лежащим на лежанке, как всегда, с согнутыми ногами, а утром, проснувшись в пятом часу, она увидела его уже на полу полумертвого. Припадками батюшка никогда не страдал и страдать не мог, потому что у него были крепкие нервы и благодать была на нем. Если бы он просто упал с кровати, то ушиб бы одно-два места, но видно было, что его били ужасно и по всему телу: а на шее были следы пальцев, его душили. Его подняли, оплакивая в жалости, и уложили в постель:
— Батюшка, кто тебя так? Кто тебя избил?
Но старец ни звука не произнес. Сильный духом и волей, старец выстрадал один, прощая своих убийц, в защиту себе призывая Единаго любимого Господа. Во время избиения он не произнес ни одного звука, иначе разбудил бы соседей или Наталью. Понятно одно: видимые или невидимые, но это были враги от диавола, присланные, чтобы отомстить. С этого времени старчик не мог принимать, чего и добивалась черная сила бесов. Он усилил пост, принимая по одной просфоре и не каждый день. Большинство дней он был без пищи.
Умер отец Иоанн в 1951 году 24 июля по старому стилю, в понедельник, а я приехала во вторник, — рассказывает Наталья Володина, и ночь ночевали в церкви. Сказали мне, что умер любимый наш покровитель, и я своего обманула мужа: сказала, что поеду мачеху наведать, а сама скорей в Оленевку. А в Оленевку не пустил бы, ругался бы… В это время нога у меня болела от ушиба, шла я хромая. Народу много шло. В темноте в церкви свет горел яркий, как от электричества, даже в купольных окнах сиял свет яркий-яркий. Думаю, что это у них — есть ли электричество? А когда вошла, оказалось: стоит со свечами только 4 подсвечника. Ночь все молились. Миша читал Евангелие, а мы стояли и молились. Все плакали и прикладывались к кресту и Евангелию, положенному на грудь, и к ножкам, и к ручкам. Я с больной ногой простояла всю ночь, забыв про нее, а утром только догадалась, что она у меня выздоровела — исцелилась у гроба, как будто и не болела. После обедни отпели и потом несли, а птицы встречают, стайками подлетают к нему, взовьются — и опять к гробу. Люди по дороге кидали траву, ветви, цветы, вещи. Солнце играло, как на Пасху: небо, видать, радовалось такому великому празднику: на свет Божий родился праведный святой, блаженный мученик и чудотворец. Небо ликовало, встречая его победителем. Ангелы и святые славили Господа, который сотворил такого человека. Солнце и наряжалось, и играло: множество людей то станут желтые, то красные, то зеленые, то еще какие-нибудь, и гроб, покрытый белым, менял свой цвет. Вокруг солнца круги меняются, и какой цвет у первого круга, таким цветом все на земле окрашено. Меняется круг — меняется цвет на земле…
Принесли на кладбище, и благоухание распространилось по всему кладбищу. Это благоухание сопровождало батюшку везде, и многие чувствовали его еще при жизни старца. Народу съехалось со всех сторон. Длина шествия была от Соловцовки до Оленевки. Несли гроб все время на головах мужчины. Часто менялись. Каждый стремился хоть немножко понести его деревянный гробик. Венков не было, впереди несли только иконы, много икон. На груди лежало Евангелие и два креста, а один крест был в батюшкиной руке. Два креста на груди: один свой, а другой, наперсный, подаренный Патриархом. Священников было пять человек, в том числе отец Михаил Лебедев. Отпевало батюшку все духовенство во главе с отцом Димитрием, был и диакон из Пензы. Отец Димитрий произнес речь о старце, как о святом человеке. Старец сам указал место, где его похоронить. Он на это место часто ходил и молился. Василию Родионовичу наказывал поставить ему деревянный крест на могилу, а поставили железный. Впоследствии старец явился во сне Василию Родионовичу и велел сменить крест. Так и пришлось менять на деревянный.
Однажды, сидя за столом, нам сказал старец:
— Я скоро умру, скоро умру, скоро умру…
На Ильин день обмирал в церкви, в воскресенье опять возили в церковь ненадолго, а в понедельник умер. Предсказал свою смерть за несколько дней и в воскресенье — за один день.
В Пензе есть многим известная женщина, которая ходит всегда в церковь Мироносиц. Обычно ее зовут Маша бесноватая. В 50-м году, когда батюшка Оленевский еще был жив, мне однажды пришлось быть свидетелем, как эта Маша вела себя в церкви. Она для меня была неизвестная. Запели "Иже Херувимы", все стали на колени. Вдруг с левой стороны, рядом со мной, стоящая тоже на коленях, женщина упала на спину так, что ее ноги оказались под ней и начала биться. Потом, когда ноги вывернулись из-под нее, ее начало вить, как веревку: верхняя сторона тела поворачивается в правую сторону, а нижняя — вывертывалась влево. Кто-то сказал мне: "Молись, читай воскресную молитву, а то из нее бес в тебя залетит". Испугавшись, я начал креститься и молиться. Маша вдруг залаяла по-собачьи, с визгом. Ее выкрики точно были похожи на собачий лай. Кончили петь "Иже Херувимы", Маша приподнялась, стала на коленочки, вся мокрая, растрепанная, и кто-то ее на скамеечку посадил отдыхать. Прошло много времени, Маша мне больше нигде не встречалась.
Старец отец Иоанн преставился, и мы стали ездить на его могилку. В 1952 году ехали мы к нему на память. Со мной ехала Клава Шильцова — жительница Каменки, на сахарном заводе. Она до сих пор со страхом вспоминает этот случай с Машей. Кто-то посоветовал Маше-бесноватой ехать к батюшке на могилку для исцеления, она охотно согласилась. От станции Оленевки шли уже в темноте. Сначала мы не знали, что этим же поездом с нами приехала Маша-бесноватая с провожатыми женщинами и они идут впереди нас. С половины дороги Маша начала бесноваться. Мы поравнялись с группой людей, которые воевали с Машей. Женщин 8-10 тащили ее под руки и сзади толкали, и спереди за одежду тащили ее, а она оказалась сильнее их всех, и они с ней замучились. Потом она упала, они ее подхватили: кто за ноги, кто за голову и тащили ее на весу, а она извивалась своим животом вверх и вниз и кричала. Крики ее были страшные: она женщина, а называла себя в мужском роде: "Я зашел в нее и не выйду! Куда меня тащите? Ой, убивать меня несут! Не выйду, я привык к ней… Не хочу туда, не пойду, уйдите, отпустите, убью вас, пустите, сам пойду! А туда не пойду. А-а-а-а, убивать несут, сейчас убьют меня!" И зарычала Маша, как зверь. Такими криками и еще непонятными какими-то возгласами, и визгом она сопровождала всю половину дороги до батюшкиной могилы. Перед самой могилой она сильно завизжала и упала, коснувшись могильного праха перед оградкой. И сразу притихла, очнулась, тихонько стала приподниматься, стала на колени вся мокрая, потная, растрепанная. Кто-то поправил на ней платочек, и она тихо спросила:
— Мы где?
— На батюшкиной могилке, — ответили ей.
— Уже дошли? — удивленно спросила Маша. Значит, она все время была без памяти. Потом ее начало рвать. И когда ей стало легче, она встала и пробыла с нами на молитве до утра. Заходила в ограду и там молилась спокойно. Утром все пришли в Соловцовскую церковь, в которую всегда возили батюшку. На этой обедне Маша оказалась опять рядом со мной. И во время пения "Иже Херувимы" она уже стояла совершенно спокойно. После службы она говорила: "Двадцать лет я падала в церкви, и мне говорили, что лаяла по-собачьи, а сегодня не упала. Батюшка на могилке мне помог".
Потом много раз мы виделись с этой Машей и часто говорили с ней. Она совершенно здорова после этого посещения могилки нашего чудесного целителя и не беснуется, но по старой привычке ее называют до сих пор Маша-бесноватая. Но она уже теперь не бесноватая. Батюшка исцелил ее на могилке на втором году после смерти, а теперь уже прошло 25 лет, и Маша здорова.

Наталия Зелева, г. Пенза

20.07.2001